25 мая в Большом зале Государственного музея «Царскосельская коллекция» открывается выставка живописи и графики Василия Павловича Калужнина (1890–1967). Представленные на выставке работы обозначают различные этапы в обширном наследии художника. Это конструктивный рисунок фигуры периода Вхутемаса, темы театра и искусства прошлого, деревенский пейзаж, образы девушек-работниц, морские пейзажи Севера, женский портрет.
«Огромное наследие Калужнина после его смерти чудом не пропало. Работы этого одинокого художника спас директор музея Мухинского училища Владимир Калинин, спрятав папки с картинами между музейными дверьми. После картины оказались в Мурманске, в мастерской ученика Калужнина Юрия Анкудинова, чья семья до сих пор сохраняет основную часть работ мастера. В 1985 году его судьбой заинтересовался ленинградский врач, писатель и коллекционер Семен Ласкин, открывший наследие художника широкой публике. В 1991 году он выпустил роман «...Вечности заложник», посвященный Василию Калужнину». Светлана Грушевская
«Вспомним, что в название романа отец вынес часть строки из стихотворения Пастернака: «…Вечности заложник». Это, конечно, верно, но столь же правильно было бы назвать книгу следующей строчкой: «…У времени в плену».
Поначалу Калужнин был пленником времени, его активным и жадным потребителем. Уже упомянутая всеядность не позволяла ограничивать себя. Если что-то казалось ему интересным и важным, он не мог оставаться в стороне. <…>
Как не узнать в Калужнине постоянного посетителя рембрандтовского зала Эрмитажа? Речь не о подражании голландскому гению, а о попытке разговора на его языке. «Свет» и «тьма» у Василия Павловича не обстоятельства места, а едва ли не главные категории бытия, которые никогда не примирятся между собой. <…>
Или Калужнин рисует ткачих. Казалось бы, сюжет самый проходной. На выставке «Молодежь в советском изобразительном искусстве» он был бы на месте. То, что получилось у Василия Павловича, этим ожиданиям ничуть не соответствует. <…>
Сперва надо сказать о темной, где-то посеребренной, а где-то позолоченной, тональности картины. В нее погружены фигуры женщин, склонившихся над своей работой. Их лица размыты, а позы таинственны и значительны. Скорее всего, они ткут не рубаху или штаны, а, как положено паркам, тянут нить человеческой жизни.
В соседнем гладильном цехе, который тоже запечатлел Калужнин, происходит нечто столь же небытовое. Женщины расположились по обе стороны стола, который напоминает уходящую вдаль дорогу. Даже стоящий ближе к зрителю утюг нас в этом не разубедит. Ну а раз это дорога, то тут главное — тема пути. Чем дальше в глубину, тем глуше свет, неразличимее черты лиц.
Вот так всякий раз. Когда Калужнин берется за сюжет, достойный кисти соцреалиста, у него выходит нечто неожиданное». Александр Ласкин
М. К. Соколов — А. Ф. Софроновой, письмо от 26 января 1946 года: «Возвращаюсь к Вашему письму: очень жалею, что ничего не можете сказать о В. П. Калужнине. Погиб? Наверное, хотя по натуре «Робеспьер». Но аскетизмом тело ослабил… Грустно, Антонина Федоровна, он художник был и горел по-настоящему, и потому такой беспризорный, даже больше, чем я. Отсюда часто ненужная и хлесткая вольность мыслей, а иногда и действий — мир праху его, если он уже в земле. А если жив, при встрече обниму как друга и собрата по искусству и по жизни». (Софронова А. Записки независимой: Дневники, письма, воспоминания. М., 2001. С. 332).
Музей выражает благодарность Михаилу Юрьевичу Анкундинову за предоставленные для экспонирования работы и Александру Семеновичу Ласкину за содействие в организации выставки.